"Сегодня, может быть сегодня... Не завтра и не вчера..."

Мысль эта словно шаловливая пчела гудела вокруг Ангела, когда он поворачивал остов своей арфы, чтобы низкое предзакатное солнце натянуло на этом легком и хрупком кусочке с прихотливыми формами из не называемого материала розовые невесомые струны. Лицо Мастера, почти скрытое дымкой из полупрозрачных крылышек, мерцающих лепестков и капелек влаги выражало усталое одобрение, за которым скрывалось напряжение последних дней Творения. Наконец арфа приняла правильное положение, струны-лучи вздрогнули и зазвенели натягиваясь. Повернув лицо к Мастеру и, испросив таким образом разрешения, Ангел коснулся струн легкими, стремительно-чувствительными движениями. Дымка скрывавшая лицо Мастера исчезла и Ангел увидел как словно морской отлив с Его черт отступает мука усталости обнажая удовлетворение и торжество...

Ангел так и не понимал зачем собственно он все это затеял. Завидовать Мастеру было все равно что завидовать сиянию отдаленной звезды. Но сравнятся с Ним, ощутить то же блаженное удовлетворение, что и Он... Это пьянило и не давало покоя, это и придало силы преступить запрет. Ночь за ночью Ангел смешивал линии света, переливал тени, сотрясал воздух словами и проклятиями, но получившиеся субстраты не давали жизнеспособных ростков новой реальности, время опадало разноцветными лепестками, которые тут же скручивались и рассыпались небытием. А каждый день, словно бы в насмешку, рядом с Ангелом порхали, распускались, вздрагивая рождали и осознавали себя новые творения Мастера. Стоило только протянуть руку и разрешить себе разобрать лишь одно творение, чтобы потом просто рассмотрев его части, собрать.

И этой ночью Ангел привлек к себе внимание одного из незрелых и нераспустившихся творений, растопил его и свои сомнения сладостью ощущений, и пока творение содрогалось в экстазе, твердой рукой сделал первый надрез. Все глубже проникал Ангел, шепча и запоминая, все больше и больше сил уходило у Ангела на сохранение творения от необратимого уже ничем распада, когда потеряв внимание, Ангел коснулся того, что упруго развернувшись словно пружина, провисло бессильными витками синей пульсирующей спирали в пальцах обмершего от ужаса Ангела. Придя в себя, Ангел вновь свернул пружину и соединил как мог вроде бы все то, что разъединил до этого. Творение очнулось и как-то странно вглядываясь внутрь себя поплелось прочь. Опустив голову, Ангел следом за ним сделал шаг за порог.

Фигура Мастера не закрывала луну и тень разом скорчившегося Ангела затрепетала маленьким вопросительным знаком. Но Мастер не колебался. Словно утес выдвинулась изборожденная шрамами ладонь Мастера и в грудь и крик Ангела ударило страшное, скручивающее плоть в жгут пламя. Тело Ангела, не перестающее кричать, теряющее по пути расплавленные капли и дымящиеся куски, повлеклось, ударяясь о камни и рухнуло куда-то вниз, в тартарары. Оно летело, еще больше раскаляясь от этого полета, потом грянулось о дно прорвы, еще более углубляя ее и долго еще на этом месте крутились, вздрагивая, расплавленная земля и камень, пока не застыли, заключив в себя то, что было Ангелом словно муху в янтарь.

Секунда - и семя выстрелив побегом, сморщилось и умерло. Секунда - и где-то там, наверху, видимый лишь внутренним зрением, побег расцвел бутоном, который тут же опал, рождая плод. Секунда - и плод упал в землю, рассыпая новые семена. Тварь лежала в земле, не ощущая того, как срастались ее кости, впитывая твердость случившихся рядом камней, как почти вся испарившаяся ее кровь заменялась водой, что промывала язвы Твари и смешиваясь с землей давала костям новую плоть. Потом в какой-то момент земля напряглась и словно бы фонтанируя кровью селей, извергла Тварь из своего лона.

Долгое время Тварь скиталась не осознавая ни себя, ни своих желаний, ни своих устремлений, ни своих ощущений, не отличая кипящую лаву от холодной воды, а живое от мертвого. Потом походя растирая камни в песок, а плоть в слизь, увидела как из нее иногда вспархивает что-то похожее на синего полупрозрачного холодно-огненного мотылька и уносится неведомо куда. И после того часто Тварь забавлялась, выпуская этого мотылька и пыталась поймать его и что-то вместе с ним ускользающее с той же целью и устремленностью с какой идиот пытается гадать о будущем, отрывая лапки у таракана.

- Сегодня, может быть сегодня... Не завтра и не вчера... Зуд стучался в свод черепа Твари, мухой летал по ту сторону зрачков и избавиться от него не было никакой возможности. Тварь остановилась и словно бы отряхнулась - тоннель катакомбы сворачивал и через несколько шагов Тварь увидела внутренним зрением покосившиеся домики и кузницу, из трубы которой валил черный дым...
Подмастерье был широк в кости и непуглив... Покачивая тяжеленным молотом он стал на пути у Твари, словно понимая что бежать и молить ее о чем-то бессмысленно. Тварь сделала несколько шагов по широкой дуге и, когда солнце затопило светом лицо противника, прыгнула, захлещивая руки подмастерья и зажимая ногой его толстую шею. Хрустнули кости, и тело подмастерья, выронив молот, осело бесформенной грудой плоти на каменистую землю. Тварь перекатилась через голову и, утвердившись на двух конечностях, обернулась в сторону кузнеца. Тот стоял, низко опустив голову и скривив губы глядел в сторону наковальни. Тварь словно бы перетекла к кузнецу и твердыми пальцами взяла его за шею. Синее пламя внутри кузнеца затрепетало птицей, видимо предвкушая скорую свободу, но испуганно сжалось, когда кузнец заговорил. Тварь ослабила хватку и кузнец закашлявшись прервался. Он не умолял. Он тихо наговаривал как сумасшедший на рынке, который предлагает к обмену горсть трухи против горсти фиников и сам не верил тому что его труха имеет какую-то ценность, тому что его еще слушают и тому что он еще жив...

"... я знаю, ты наказание за мои грехи, ты неотвратимо ибо ты смерть ...дай мне время до восхода, я должен выковать клинок, должен превзойти Александроса... бери что хочешь...".

Синяя птица в груди кузнеца испуганно вспыхивала и гасла и Тварь заворожено наблюдала за этой птицей и почти ничего не слышала и не видела. Зуд в голове Твари угас, кузнец давно умолк, но Тварь ничего не видела перед собой: ни сгущавшихся сумерек, ни каменистой земли, ни гаснущего горна, ни кузнеца. Тварь смотрела внутренним зрением лишь на синюю птицу бьющуюся у него в груди. Потом словно очнувшись схватила кузнеца и швырнула его к наковальне...
Луна перевалила за полночь. Кузнец ковылял от горна к мехам, качал их, возвращался к горну и наковальне, звенел молотом какое-то время, потом вновь спешил к мехам. Тварь сидела неподвижно как истукан, только изредка поводила развороченными ноздрями, словно бы нюхая прохладу или прислушивалась к чему-то. Потом вдруг вытянула конечность в сторону трупа подмастерья, после чего труп вздрогнул, затем словно амеба ложноножки, подобрал свои изломанные руки, стал на четвереньки, поднялся, оступаясь двинулся к мехам чтобы навалится на них и качать. Кузнец словно бы принял эту метаморфозу как должное, кивнул и продолжал звенеть до самого восхода...

Солнце застало Тварь в прежнем положении, кузнец же то обтирал клинок овчиной, то, рассматривая, вертел им в лучах. Тварь неслышно поднялась, приблизилась к кузнецу и, быстро и осторожно заломив его кисть, воткнула клинок ему в глазницу. Цветок был сорван, но бутон не потерял запаха, а мотылек, испуганно взмахнув крылышками, остался на его пестике. Синее пламя в груди кузнеца мгновенно загустело, становясь тяжелой непрозрачной лиловой жидкостью с темно-красным осадком. Тварь не колеблясь в один глоток опустошила сосуд.

Сначала ничего не происходило. Но потом тело Твари изогнулось в судорогах. Чешуя ее опала и ничем не защищенную ее кожу ранили сотни лучей. Нос Твари вдыхал сотни ароматов от запаха травы до амбре из овечьего загона, легкие ходили ходуном от кашля и извергали сухие сгустки крови, пепел и прах. Тварь обессилено упала на колени и завизжала, коснувшись руками горячих углей выпавших из горна. Потом Тварь гонялась за овцами, перегрызала им горло и глотала их кровь, чтобы ощутить соленое, лакала вино из разбитых глиняных сосудов, чтобы ощутить кислое, потом просто сидела подставив лицо теплому солнцу и вспоминая что-то далекое и давным-давно утерянное...

Вечер застал Тварь глядящей на то, как розовая ее кожа скатывалась и опадала, а на месте кожи вырастала и быстро грубела чешуйчатая броня. Завывший было на далеком пригорке шакал, учуяв Тварь, быстро семеня лапами, каплей ртути скатился с вершины и юркнул в высокую траву, колыхавшуюся под порывами холодного, несущего дождь, ветра. Тварь прошла мимо кузницы, остановилась, подняла клинок и без труда переломила его своими каменными пальцами. Теперь у нее было чем занять свою вечность...

в начало